Ст. 4-7 И пришел к загону овечьему, при дороге; там была пещера, и зашел туда Саул для нужды; Давид же и люди его сидели в глубине пещеры. И говорили Давиду люди его: вот день, о котором говорил тебе Господь: «вот, Я предам врага твоего в руки твои, и сделаешь с ним, что тебе угодно». Давид встал и тихонько отрезал край от верхней одежды Саула. Но после сего больно стало сердцу Давида, что он отрезал край от одежды Саула. И сказал он людям своим: да не попустит мне Господь сделать это господину моему, помазаннику Господню, чтобы наложить руку мою на него, ибо он помазанник Господень
Видел ты, как раскинуты были сети, захвачена добыча, ловец стоял над ней, и все заставляли его вонзить меч в грудь врага? Оцени же его подвиг, посмотри на борьбу, на победу, на венец. Местом состязания была та пещера; борьба была чудная и необыкновенная: боролся Давид, нападал на него гнев, наградой служил Саул, а судьею состязания был Бог. Мало этого, он боролся не только с собою и с своею страстью, но и с бывшими с ним воинами. Пусть бы даже сам он и хотел быть умеренным и пощадить оскорбителя; но ведь ему еще нужно было опасаться воинов, чтобы они не убили его самого в пещере, как губителя и предателя их спасения, сохраняющего жизнь общему врагу их. Так естественно каждый из воинов мог с горечью подумать: мы сделались беглецами и скитальцами, оставили дом, отечество и все другое, делили с тобою все бедствия; а ты, имея в руках виновника всех этих зол, думаешь выпустить его, лишая нас надежды избавиться когда либо от этих бедствий, и стараясь спасти врага, предаешь друзей. Где же тут справедливость? Если не заботишься о своем собственном спасении, так пощади нашу жизнь. Тебя не огорчает прошедшее? Ты не помнишь зла, которое потерпел от него? Умертви его ради будущего, чтобы не потерпеть нам еще больших и тягчайших зол. Все это, и еще больше этого, они если и не высказали словами, так, по крайней мере, передумали в уме.
Но праведник не думал ни о чем этом; он имел в виду одно только, как бы ему украситься венцом незлобия и совершить новое и особенное дело добродетели. Ведь, если бы он пощадил врага, будучи один и сам по себе, это было бы не так удивительно, как теперь удивительно то, что он сделал это при других, – потому что присутствие воинов вдвойне препятствовало его поступку. Так, часто мы сами решаемся оставить гнев и простить кому бы то ни было обиды, но увидевшись с другими, под влиянием их подстрекательств, оставляем свое решение и следуем их словам. С блаженным Давидом этого не случилось; напротив, он и после убеждений и совета воинов остался непоколебим в своем решении. И удивительно не только то, что он и не увлекся советами других, и не побоялся их, но также то, что и их настроил в одном с собою духе. Великое дело одолеть самому собственные страсти, но гораздо важнее – убедить и других принять тот же образ мыслей, притом других – не кротких и скромных людей, а воинов, привыкших к брани, утомленных множеством трудов, желавших хоть немного успокоиться, и знавших, что от гибели врага зависело не только немедленное прекращение их бедствий, но и приобретение бесчисленных благ, потому что, по смерти Саула, ничто бы не мешало царству тотчас перейти в руки Давида. Однако не смотря на то, что столько было (обстоятельств), которые раздражали воинов, этот доблестный (муж) нашел в себе силы преодолеть все это и убедить их пощадить врага.
Стоит вникнуть и в самый совет воинов: хитрость убеждения выказывает всю твердость и непреклонность воли праведника. Не сказали они: вот, кто причинил тебе бесчисленное множество зла, кто искал твоей гибели, кто ввергнул и нас в невыносимые бедствия. Так как они знали, что он пренебрегает всем этим и не обращает внимания на сделанные ему оскорбления, то указывают ему на приговор свыше, говоря: Бог предал его, – чтобы, покорившись высшему суду, он скорее решился на убийство. Разве ты мстишь за себя, говорили они; Богу повинуешься и служишь. Его суд приводишь в исполнение. Но на что они особенно рассчитывали, то самое еще сильнее побуждало его пощадить врага, так как он знал, что Бог предал ему Саула для того, чтобы дать ему случай заслужить большую славу. И ты, когда увидишь, что враг попал в твои руки, пользуйся этим не для наказания (врага), а для его спасения. Тогда-то особенно и должно оказывать врагам пощаду, когда получаем над ними власть. Но, может быть, скажет кто: что ж особенно удивительного в том, чтобы, имея врага в своей власти, пощадить его? Многие и другие цари, достигши власти и имея у себя в руках людей, некогда их оскорбивших, часто считали недостойным себя, на такой высоте власти, мстить за оскорбления: самое величие власти служило побуждением к прощению. Но к настоящему случаю это неприложимо. Давид имел Саула в своих руках, еще не достигши власти и не получив царства, и, не смотря на это, пощадил его, чтобы не сказал кто, будто величие власти потушило в нем гнев. Напротив, он знал, что и после пощады (Саул) снова примется за то же и подвергнет его еще большим опасностям, и однако не убил его. Не будем же сравнивать его с другими (царями). Тем легко оказывать пощаду, когда они имеют верный залог своей безопасности в будущем; а он и зная, что отпускает врага себе и спасает своего гонителя, все-таки не умертвил его, и при том, когда было столь много побуждений к этому убийству. В самом деле, и отсутствие тех, кто помог бы Саулу, и убеждение воинов, и воспоминание о прошедшем, и страх будущего, также то, что, убив врага, он не будет и судим за убийство, и то, что после этого убийства он может стать выше закона, и многое другое, большее этого, склоняло и побуждало его вонзить меч в Саула. Но ничему этому он не уступил, а устоял, как адамант, и непоколебимо соблюл закон добродетели. Затем, чтобы не сказал ты, что он и не испытывал этих – столь естественных – чувств, и что поступок его доказывает не величие души, а бесчувственность, смотри, как он укротил свое раздражение. В нем поднимались волны гнева и происходило сильное волнение помыслов, но бурю их он укрощал страхом Божиим и боролся с помыслами (своими), как это видно из самого события. «И воста, – сказано, – и отреза воскрилие одежды Саули отай». Видишь, какая поднялась буря гнева? Но она не усилилась более и не причинила кораблекрушения, благодаря тому, что кормчий – дух благочестия – тотчас почувствовал (опасность), возстановил тишину вместо бури. «И вострепета, – сказано, – Давиду сердце его», и он обуздал гнев, как скачущего и бешенного коня.
Таковы души святых: они возстают прежде, чем упадут, и прежде, чем дойдут до греха, удерживают себя, потому что трезвенны и непрестанно бодрствуют. Велико ли было расстояние между телом и одеждою? Однако Давид имел столько силы, чтобы не пойти далее, да и за это самое строго осудил себя: «вострепета, Давиду сердце его, яка отреза воскрилие одежды Саули, и рече Давид к мужем своим: никакоже ми от Господа». Что такое: «никакоже ми от Господа?» То есть, да будет, говорит, милостив ко мне Господь, и если бы даже сам я и захотел, да не попустит мне Бог сделать когда-либо это, и да не позволит дойти до этого греха. Он видел, что такой подвиг почти превышает природу человеческую и требует помощи свыше, что и сам он едва не склонился на убийство: поэтому и молится, чтобы Господь сохранил руку его чистою. Что может превзойти кротость этой души? Называть ли еще его человеком, – его, который в человеческой природе совершил подвиг ангельский? Только не позволят этого божественные законы. Скажи мне, кто в самом деле решился бы принести такую молитву Богу? И что говорю – такую молитву? Кто без труда удержался бы от молитвы о погибели врага? Многие ведь дошли до такого зверства, что, когда почувствуют себя слабыми и бессильными – сделать зло оскорбившему их, так вызывают на мщение самого Бога, и просят, чтобы Он дал им возможность наказать обидевших. А он, вознося молитву, совершенно противную молитве всех таких людей, просит – не допустить его до мщения, говоря: «никакоже ми от Господа, еже нанести руку мою нань,» говоря о враге, как о сыне, как о родном детище.
Он не только пощадил (Саула), но еще придумывает для него и оправдание, и смотри, как разумно и мудро. Так как, рассматривая жизнь Саула, он не нашел в ней ничего доброго, и не мог сказать: я не обижен им и не потерпел от него никакого зла (это опровергли бы бывшие с ним воины, которые на себе испытали злобу Саула),то и заходит с другой стороны, стараясь найти благовидное оправдание. Не будучи в состоянии найти этого ни в жизни, ни в поступках Саула, он прибегнул к его сану, и сказал: «яко Христос Господень есть сей». Что ты говоришь? скажут ведь это злодей, нечестивец, исполненный бесчисленных пороков, сделавший нам всякое зло? Но он царь, он начальник; ему вверена власть над нами! Притом, не сказал просто: царь; но что? «яко христос Господень есть»; представил его достоуважаемым не за земной сан, но ради вышнего избрания. Ты, говорят, призираешь сораба? Почти же Владыку. Гнушаешься рукоположенным? Убойся Рукоположившего. Если мы боимся и трепещем низших начальников, поставленных от царя, хотя бы то были злые, хищники, разбойники, неправосудные, или в таком роде; если не презираем их за такую их злость, но уважаем ради достоинства того, кто поставил их, – то тем более должно это делать по отношению к Богу. (Бог), говорит Давид, еще не отнял у него власти и не сделал его частным человеком. Не будем же извращать порядка, не будем воевать с Богом, приводя в дело эти апостольские слова: «темже противляяйся власти, Божию повелению противляется; противляющиися же себе грех приемлют» (Рим 13.2). И не только помазанником назвал он Саула, но и своим господином. Назвать врага именами, выражающими почтение и покорность – это дело не обыкновенного благоразумия. Как это важно, опять можно видеть из того, что случается с другими. Так, многие не могут называть врагов своих простыми и обыкновенными именами, но (называют) их другими весьма бранными, каковы, например: негодяй, безумный, сумасшедший, помешанный, губитель, – прибирают множество и других подобных имен, и их прилагают к врагам. И что это правда, так я представлю тебе пример не издалека, а из-близи, именно в самом Сауле. По сильной ненависти он не мог называть этого праведника собственным его именем, но заметив его отсутствие на одном празднестве, спрашивал об нем вот как: «где сын Иесеев?» А так называл его, с одной стороны, потому, что ненавидел его имя, с другой потому, что незнатностию отца хотел уменьшить славу праведника, не зная того, что знаменитым и славным человека делает не знатность предков, но доблесть души. Не так поступил блаженный Давид. Не назвал он Саула и по отцу, хотя и тот был весьма низкого и незнатного происхождения; не назвал и одним простым его именем; напротив, (назвал) по сану, по власти. Так незлобива была душа его.
Три беседы о Давиде и Сауле. Беседа первая.
и пришел к загону овечьему, при дороге; там была пещера, и зашел туда Саул для нужды; Давид же и люди его сидели в глубине пещеры
Когда Саул остался один и, сняв с себя верхнюю одежду, положил возле себя, он в свете прохода был виден скрывающимся внутри во мраке. Тогда у всех прочих, бывших с Давидом, возникла мысль напасть на врага и отомстить пришедшему для убийства, будто бы Бог дал врага в руки гонимым на смерть. Но Давид сдержал их порыв, признав непозволительным поднять руку на своего царя. Обнажив вынутый из ножен меч и незаметно встав позади Саула, он мог без свидетелей напасть на него, потому что мрак в пещере, затрудняя зрение, скрывал от обличения все совершаемое в ней. Итак, имея возможность одним ударом в спину вонзить весь меч в сердце, он не коснулся и даже не думал коснуться Саулова тела. Он тайно отрезает у него мечом край одежды, чтобы впоследствии эта риза свидетельствовала о его человеколюбии к Саулу, отсечением края показывая возможность нанести удар и его телу.
Благодаря этому стало явным, какому долготерпению научился Давид: имея в руке обнаженный меч, а под рукою тело врага, он был властен убить этого врага, однако, победив рассудком гнев и страхом Божиим возможность нанести удар, не только превозмог собственный гнев, но и оруженосца, стремившегося к убийству Саула, сдержал тем прославленным возгласом, сказав ему: не убивай помазанника Господнего (1 Цар 26:9).
…После многого другого описывается бывшая прежде многих событий встреча в пещере Саула, стремящегося к убийству, и Давида, уклоняющегося от убийства, где возможность совершить убийство обратилась к противоположному. Ибо кого гнали на смерть, тому предоставляется случай заколоть убийцу; и имея возможность, а с возможностью и силу покарать врага, вместо врага он убивает в себе свой гнев.
О названиях Псалмов.
и пришел к загону овечьему, при дороге; там была пещера, и зашел туда Саул для нужды; Давид же и люди его сидели в глубине пещеры
У тебя есть основания обвинять правителей нашего народа, ибо ты искупаешь тех, кого они так часто либо делают пленниками, либо отдают в плен. Писание даёт нам пример восхваления Давида, когда он возносится до небес за то, что, имея врага своего Саула в своих руках, он его пощадил, отрезав лишь край одежды его как свидетельство и имевшейся возможности, и его выбора. Боже благий! Как же Ты воздашь за благодеяния сего мужа, который ныне печется об избавлении столь многих угнетённых душ, если так возвысил Давида, пощадившего жизнь одного человека!
Жизнь святого Епифания.
и пришел к загону овечьему, при дороге; там была пещера, и зашел туда Саул для нужды; Давид же и люди его сидели в глубине пещеры
И царство Саула предзнаменовало собой царство вовек, несмотря на то, что сам Саул лично был негодным и отвергнутым венценосцем. Ибо уже сам елей, которым он был помазан (миро, по названию которого он назывался «помазанником» – по-гречески же «христом»), следует воспринимать в мистическом смысле, как указание на великое таинство. Давид сам испытывал религиозный трепет перед ним и испытал боль сердца, когда незаметно под покровом темноты в пещере, куда зашел Саул для нужды, тихонько отрезал край от верхней одежды Саула. Давид сделал это из необходимости представить Саулу доказательство того, что пощадил своего царственного преследователя, в то время как имел полную возможность лишить его жизни. Святой Давид надеялся таким образом рассеять подозрение в душе того, кто его столь жестоко преследовал, полагая врагом себе. И тем не менее, больно стало сердцу Давида, должно быть, от сознания того, что уже просто прикасаясь к одежде Саула, он совершил святотатство. Столь глубокое почтение было вызвано не столько самой по себе одеждой помазанника – лишь тени грядущего, сколько по причине самой той действительности, которую священная одежда предзнаменовала.
О граде Божием.