Ст. 8-9, 11 Вся словеса трудна, не воз­может муж глаголати: и не насытит­ся око зрети, ни исполнит­ся ухо слышания. Что было, тожде есть, еже будет: и что было сотвореное, тожде имать сотворитися… Несть память первых, и последним быв­шым не будет их память с будущими на последок

«Вся словеса», говорит Екклезиаст, «трудна, и не возможет муж глаголати». «Из всего подручного нам всего более удобным признается это — говорить. Ибо какой труд сказать, что кому угодно? Язык гибок и поворотлив, без труда прилаживается, к какому хочешь, роду речений; беспрепятственно также переведение выдыхаемого воздуха, при помощи которого производит он звуки, неболезненны прислуживание щек и вместе содействие губ для произнесения того, что говорится. Итак, какой же труд усматривает в слове Екклезиаст? Ибо, не землю копая, не камни ворочая, не тяжести нося на плечах, не что-либо другое трудное делая, выговариваем слово. Но в нас состоявшаяся мысль, будучи обнаружена посредством голоса, делается словом. Поелику же такое слово не представляет труда; то должно подумать, какие это — «словеса трудна», которых «не возможет муж глаголати»? — «Пресвитеры», сказано, «сугубыя чести да сподобляются, паче же труждающиися в слове» (1 Тим. 5:17). Пресвитером, по обычаю, называется, [тот] кто вышел из неупорядоченного возраста, и находится в престарелом состоянии; так что, если кто непостоянен помыслом и жизнь ведет не в порядке, то таковый, хотя бы показывались у него и седины, не пресвитер, но еще муж. Посему «словеса», словеса в подлинном смысле душе полезныя, служащия ко благу людей, суть «словеса», требующия пота и трудов, и они, чтобы стать «словесами», приводят ко многим усилиям. Ибо «труждающему делателю прежде подобает от плода вкусити» (2 Тим. 2:6), говорит художник таковых словес, так что под словом разуметь должно не речение, но добродетель, предлагаемую видящим в делах, чтобы вместо слова соделались они для поучаемых уроком жизни. Посему трудны все таковые словеса тех наставников добродетели, которые сперва сами преуспевают в том, чему учат. Ибо это значит сказанное: прежде подобает вкусить от плодов, какие предварительно пред другими в себе самих возделываем добродетелию.

Или, может быть, слово сие объясняет и немощь разумной природы. Ибо когда бываем вне чувствилищ, которые названы суетою, и мысль, вторгшись как-то в созерцание невидимого, покусится мыслимое представить словом; тогда великий бывает труд для слова, потому что истолковательная эта речь не находит никакого средства к уяснению неизглаголанного. Смотрим на небо, приемлем в себя чувством лучи светил, ходим по земле, втягиваем в себя устами воздух, по видимому, пользуемся для естества водою, и огонь принимаем в общение жизни; но, если пожелаем размыслить о сем несколько, что такое каждая из видимых вещей в отношении к сущности, откуда, или как составилась; то «не возможет муж глаголати», хотя бы он был и выше других; потому что всякое постижимое познание не в силах выразить непостижимое. Если же слово об этом составляет труд, превосходящий человеческую способность говорить и естество человеческое; то какой труд, скажет иной, принудят потерпеть «словеса» о самом Слове, или об Отце Слова, где всякое высокоглаголание и велегласие есть какая-то неясность и молчание, если сравнить с истинным значением искомого; почему о Нем в собственном смысле можно сказать то только одно, что, если кто приведет в движение все помыслы, и не будет у него недостатка ни в одном из боголепных представлений, но если сравнит речь свою с самым достоинством предмета, то и тогда, что ни сказал бы он, это еще не слово, потому что «не возможет» человек «глаголати».

Зрение не останавливается на том обзоре видимого, какой доставляют душе глаза; напротив того, смотря непрестанно, как бы вовсе не видевшие, остаемся еще в неведении о том, что принимаем чувством. Зрение не может проникнуть далее цвета; но мерою своей деятельности имеет то, что представляется ему на поверхности вещей. Посему, говорит Екклезиаст, «не насытится око зрети, ни исполнится ухо слышания». Способность слуха, принимая в себя слово о каждой вещи, не может наполниться в естестве своем; потому что не найдется такого слова, которое бы в точности обнимало собою искомое. Посему как слуху исполниться слышания об искомом, когда нет наполняющего?

Потом после сих слов Екклезиаст сам себя спрашивает, и сам себе отвечает. Ибо спросив: «что было?» говорит: «тожде» есть, «еже будет», и еще спросив: «что было сотвореное?» отвечает: «тожде имат сотворитися». Итак к чему же этот вопрос? В следствие того, что дознано нами, возражаем и говорим ему: «если все это суета, то, очевидно, из того, что не состоялось, ничего и не было; а суетное, без сомнения, несостоятельно, и несостоятельного никто не почтет бывшим» . Если же это не так, то скажи: что есть бывшее, или что остается в бытии? Посему, краткий у него ответ на этот вопрос. Угодно тебе знать, что такое бывшее? размысли, что такое будущее, и узнаешь, что было. А это значит: размысли, прошу тебя, человек, каким сделаешься, возвысив себя добродетелию, если во всем добрыми чертами отличишь душу, если соделаешься чистым от пятен порока, если смоешь с естества своего всю нечистоту вещественных скверн; чем будешь в таковых украшениях, какой примешь на себя образ? Если вникнешь в это рассудком; то изучил ты бывшее первоначально по образу и подобию Божию. Спрашиваю при этом учащего: где теперь то, что некогда было, и о чем есть надежда, иметь это в последствии, но чего теперь нет? Без сомнения, преподающий нам высокие уроки, ответит тем же словом; потому-то настоящее и названо суетою, что оного нет в настоящем.

И «что было сотвореное», говорит Екклезиаст, «тожде имат сотворитися». Никто из слушающих да не признает многословия и какого-то напрасного повторения слов в различении того, что было и что сотворено. Ибо слово каждым из сих речений показывает различие души от плоти. Душа была (точнее: стала), а тело сотворено. Не потому, что сила сих речений выражает что-либо не одно и тоже, но чтобы дать возможность заключать о каждом из означаемых, что следует, слово употребило сие различие речений о душе и теле. Душа первоначально была тем, чем снова окажется в последствии по очищении, и тело, созданное Божиими руками, сотворено тем, чем в надлежащие времена покажет его воскресение. Ибо каким всегда будешь видеть его по воскресении, таким, конечно, сотворено и первоначально; потому что воскресение есть не иное что, как, без сомнения, восстановление в первобытное состояние.

Почему Екклезиаст прибавляет к этому и следующее, сказуя, что кроме первобытного нет ничего. Ибо говорит: «ничтоже ново под солнцем». А сим как бы сказал он: если что не по первобытному, то вовсе этого нет, а только почитается имеющим бытие. Ибо «ничтоже» , говорит Екклезиаст, «ново под солнцем», так что мог бы кто сказать и указать на что либо совершающееся: «это ново, и действительно состоялось». Таков смысл сказанного, читается же сие так: «и ничтоже ново под солнцем, иже возглаголет, и речет: се сие ново есть». И защищает сказанное в последующем, говоря: если что действительно произошло, оно тоже, что было в предшестовавшие нам века. Сию мысль показывают самые речения Писания, читаемые так: «уже бысть в вецех бывших прежде нас».

Если же овладело нами забвение того, что было; то не дивись сему. Ибо и то, что ныне, предается забвению. Когда естество уклонилось в порок; тогда забыли мы доброе. Но когда настанет для нас возвращение к доброму; тогда снова покроется забвением худое. Ибо сей, думаю, смысл заключается в сказанном, когда Екклезиаст говорит: «несть память первых, и последним бывшим не будет память». Он как бы так сказал: память о том, что было по первоначальном благоденствии, и от чего человечество стало погруженным в зло, изгладит то, что по прошествии долгого времени произойдет на последок. Ибо не будет памяти о сем по совершившемся напоследок; то есть, всецелое уничтожение памятования зол соделано для естества последним восстановлением о Христе Иисусе. Ему слава и держава, во веки веков! аминь.

На Книгу Екклесиаста.

См. также Толкование на Еккл. 1:1

Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием

Стремись к тому, о чем говорит пророк: кто не принял напрасно душу свою (Пс. 23:4; LXX). Принял душу свою во тщете, как мы называем горести мира сего, тот, кто строит вещи века сего, возводит телесное. Каждый день мы встаем, чтобы есть и пить, и никто не бывает настолько сыт, чтобы через минуту не проголодаться и не возжаждать. Каждый день стремимся мы к наживе, и нет предела жадности положенного. И Екклесиаст говорит: не насытится око зрением, ухо - слушанием (Еккл. 1:8). Кто любит cеребро, серебром не насытится. Нет предела труда, нет плода изобилия. Каждый день мы желаем знать новое, но что есть знание это, как не прибавление ежедневной скорби?

О благе cмерти.

Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием

Всех речей важных не может муж высказать. Нe насытится око видением и не исполнится ухо слышанием. Трудно достигнуть знания не только в предметах природы, но и в предметах нравственных. Ни слово не может изъяснить причин и природы вещей, ни глаз не может усмотреть их так, как требует великость предмета, ни ухо при наставлении ученого не может достигнуть высшего знания. Ибо, если ныне видим зерцалом в гадании, и отчасти уразумеваем, и отчасти пророчествуем: то, следовательно, ни слово не может выразить того, чего не знаем, ни глаз не может усмотреть того, что для него недоступно, ни ухо не может исполниться того, в чем оно сомневается. Вместе с тем, нужно заметить и то, что все слова (Писания) важны и изучаются с большим трудом, – заметить против тех, которые думают, что знание Писаний возможно и при праздности и развлечениях.

Толкование на книгу Екклезиаст.

Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием

Все писания - и внешние, и содержащие Божественную премудрость, учат, когда следует трудиться.

Комментарии на Екклесиаста.

Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием

Все вещи в труде. Еврейское dabar имеет два значения: вещь и слово. То и другое значение встречается и в книге Екклезиаста. Это дает основание многим переводчикам и толкователям начало восьмого стиха переводить: все слова слабы, бессильны (передать однообразное движение вещей). Так передает греческий и славянский перевод: Вся словеса трудно, не возможет муж глаголати: и не насытится око зрети, и не исполнится ухо слышания. Трудно сделать выбор из этих двух пониманий, так как оба они вполне отвечают контексту. Постоянное, однообразное движение вещей столь велико, что могло бы дать бесконечный материал для человеческой способности говорить, видеть и слышать.

Толковая Библия.